Это не терапевтическая история, а история из жизни. Она — очень личная и я бы никогда не отважилась её выложить, если бы не главная героиня, которая сейчас пишет потрясающие тексты и стихи, и не тема, которая часто всплывает в психологической работе. 

Все совершают ошибки, порой ужасные,
но не все отваживаются с ними жить дальше,
прощая себя за них и учась на них. Аня 

— Это моя сестра, Аня.

На фото на меня смотрела белокурая девчушка с большими печальными зелеными глазами. — Я в гостях у молодого человека рассматривала семейные фотографии.

— Ты не говорил, что у тебя есть сестра. Я думала, ты один в семье?

— Ну, — замялся он, — она как бы… не совсем здорова… часто болеет и вообще…

— Что вообще? – несколько раздраженно заметила я.

— Давай не будем об этом? Ты же не для этого сюда пришла? – Я пожала плечами, подумав про себя: надо же, человек вроде бы есть, а вроде бы его и нет для других. И потом оказалась права – вся семья прятала Аню.

…

Я снова у него в гостях, правда на этот раз уже теплым летним вечером за городом, где вся семья, включая близких и дальних родственников, отмечает праздник бурным застольем с шашлыками, песнями под гитару, играми и тостами в перерывах.

Я же, наоборот, чувствовала себя неуютно. Несмотря на то, что меня приняли вполне дружелюбно, ощущение, что я здесь лишняя, — не покидало меня. Возможно, потому что я не любила большие застолья или не привыкла к ним – такой большой компанией моя семья и другие родственники не собирались, а потом и стало было некому, так как родители развелись. Возможно, по какой другой причине.

Но через какое-то время я обнаружила, что не сижу за столом, а исследую окрестности – дом находился рядом с берегом реки, к которой можно было дойти по узкой тропинке быстро или по обычной дороге в окружную. Речной берег встретил тишиной, своей похожестью на мой берег, где я провела свое детство, и на мое секретное место, в котором я пряталась на берегу и строила шалаши, и, конечно, комарами, которые заставили вернуться назад.

Кажется, моего отсутствия никто не заметил, а если и заметили, то не стали сильно беспокоиться. А я спокойно прошла в дом. Снаружи я видела часть мансарды, похожую на внутренний балкон, отделенный от основной части дома и закрытый спереди широкой натянутой сеткой, и подумала, что неплохо бы с него посмотреть на звезды, да и просто полежать.

Расположившись там в кресле, я вначале и не заметила, что не одна. Она уже была здесь или незаметно вошла, — было непонятно. Моя способность не замечать, что происходит вокруг, и погруженность в себя, уже тогда проявлялись ярко.

Я обернулась вбок, через левое плечо – на меня смотрело зеленоглазое «нечто» – в безразмерном свитере, скрывавшем шею и все руки, плотных, даже в теплую погоду, джинсах с непонятного цвета волосами, из-под которых отрастали светло-русые корни. Вглядевшись можно было увидеть бледное лицо худого, колючего и настороженного подростка, но с ужасно упрямым, выдвинутым вперед подбородком.

От неожиданности я растерялась — но эти большие зеленые печальные глаза я уже где-то видела. – Так ты Аня? – уточнила я. Сестра..?

Аня была не одна, а в обнимку с магнитофоном, который играл так тихо, что приходилось вслушиваться. И ладно, — подумала я, — она мне никак не мешает, откидываясь назад в кресло. Тихо звучащая музыка была непонятного мне содержания, но в какой-то момент зазвучала Агата Кристи песней «Опиум», — а любую из их песен я узнаю мгновенно.

– Тебе нравится? – тихо спросила я, в ответ получив невыразительное «ммм»…

– А мне очень, — продолжила я, — несколько лет слушала без остановки, особенно когда перешла в новую школу, знаю все песни наизусть… Никогда не слушала Иванушек или от кого там девочки фанатели в школе, а потом переключилась на Карлоса Сантану, его я тоже знаю наизусть, особенно альбом 99 года.

– У меня даже их постер висел в комнате, — продолжила я свой монолог. – Правда пришлось снять, потому что весь их вид вызывал у меня стойкое отвращение, а музыка очень даже вкатывалась.

Я замолчала от неожиданно пришедшей мысли – ведь я тогда просто повторяла слова, упиваясь музыкой. Я вообще не задумывалась, о чем она. Наверное, в 6-7-8 классах, на это время пришелся пик прослушивания этой группы, навыков саморефлексии у меня точно не было. Не задумывалась вообще, о чем поют. Это вызывало внутри сильный отклик, и я повторяла, причем оторвать меня было невозможно (мама пыталась).

А тут вдруг услышала то, о чем они поют, снова обернулась и посмотрела на Аню и внутри все похолодело от догадки, кажется, Аня болеет вовсе не так, как я думала.

А затем почему-то сказала: «Мне было ужасно одиноко, я не понимала, что со мной происходит, и постоянно было страшно. Я никому не показывала, что мне страшно. Еще страшнее было от того, что все узнают, насколько мне на самом деле страшно. И сейчас страшно, наверное, поэтому я сбежала от праздника внизу».

И уже собралась возвращаться обратно, как услышала тихое «не уходи». Так мы просидели молча, слушая музыку, сколько-то времени, пока нас не нашел ее старший брат. Он выглядел напуганным, а я сделала вид, что ничего не поняла, просто здесь отдыхала.

А перед отъездом я оставила ей записку «Спасибо за музыку, если что — звони».

Так началось наше странное общение.

В первый раз Аня позвонила на домашний телефон и молчала. Я тоже молчала. Не знала, о чем говорить. Чувствовала, что что-то надо сделать, но не знала, что и как. Благо, молчать я умела. А вот находить нужные слова – не очень, я же ничего не знала о психологии и даже не смотрела в её сторону.

К тому же в тот момент сама столкнулась с большим разочарованием в своей жизни, уволившись, проработав один год и один день на своем первом рабочем месте. Уволилась, потому что не выдержала – устала на госслужбе выполнять непонятные задания, а подавать зачастую заведомо ложные данные было выше моих сил. Последней каплей было то, что в кажущемся мне бессмысленным перебиранием бумажек, я совсем забыла английский, который к тому времени знала на приличном уровне и просто любила, и складывалось ощущение отупения, от чего становилось страшно. Амбиции зашкаливали – хотелось делать что-то хорошее, полезное, а ожидания разбились о реальность. И после я сама была растеряна, не зная, что делать дальше.

И я просто поддерживала молчание, произнеся «давай молчать вместе». А потом Аня просто отключилась.

Второй раз она позвонила и спросила «что я делаю?», и я уже начала говорить, что сейчас буду варить борщ и это одно из немногих блюд, которое у меня получается… Как услышала в трубке гудки.

В третий раз она попросила прочитать текст сообщения, в котором спрашивала – не стыдно ли мне?

– В смысле? – переспросила я.

– Ну, со мной общаться?

– А я не понимаю, а с чего мне должно быть стыдно?

– Ну, что я такая? Ты же, сто пудов, уже догадалась…

– Какая — такая? – Человек как человек – с чего мне должно быть стыдно? – я искренне не понимала в чем проблема-то, несмотря на то, что проблема была — и немаленькая.

Наверное, потому что еще со школы я умудрялась брать под свое крыло кого-то из аутсайдеров и по возможности защищать от травли. Почему? – фиг его знает. Люди как люди, может странные, не знаю. Причем сама я с ними не общалась, я ж вроде из приличной семьи.

В четвертый раз я поклялась никому не рассказывать, и Аню прорвало. Она звонила ровно раз в неделю и выливала свою боль, что ее не видят, не слышат, будто в семье она не существует.

А семья у Ани очень интеллигентная и в целом благополучная. Мама – учитель и преподаватель. Отец занимал руководящую должность в госструктурах, одновременно писал научные работы и тоже преподавал. Старший сын подавал хорошие надежды. Одна Аня – постоянная проблема.

Аня захлебывалась словами, останавливалась, затем что-то вспоминала и продолжала, иногда срываясь на крик, а иногда говоря очень тихо. А я ни о чем не спрашивала, потому что сама боялась, боялась той откровенности и той истории, которую мне доверили.

И не знала, что делать-то. Бежать и рассказывать родителям, — а не будет ли хуже? Успокаивать – тоже непонятно, если я скажу «все будет хорошо», не сорвется ли она снова? Поэтому я по большей части молчала, иногда вставляла «понимаю», и когда появлялась возможность, немного рассказывала о своих страхах, растерянности и том, что я сама не понимаю, что мне делать дальше, что это нормально — многие, если не все, проходят через непростые этапы…

Первым криком Ани и, наверное, попыткой привлечь к себе внимание был момент, когда она перекрасилась в черный цвет, на что родители отреагировали изумлением. Затем переодеться в черное, затем набить тату, затем пирсинг и поздние возвращения домой… Когда попытка привлечь внимание не удалась, в ход пошла тяжелая артиллерия. Что именно подтолкнуло решиться на такое – она не сказала, сходу заявив, что тогда достало все, стало невыносимо, возникло ощущение, что жизнь закончилась…

Первый раз из петли Аню вытащил папа, случайно вернувшийся домой раньше. Затем из ванны с перерезанными венами – мама. С тех пор Аню усиленно караулили, а Аня жила по маршруту от психиатра и больницы до дома. А дома ее, естественно, заперли, перестали куда-либо выпускать. Даже порой говорить о ней.

Правда, поначалу в семье задумывались, а почему так произошло, ведь у них все хорошо? Почему младшая? И поддерживать пытались по-своему все, особенно старший брат, но Аня замкнулась в себе, и на любые попытки реагировала вяло или ее объяснения не встречали понимания – ведь как так можно, у них в семье все нормально. Брата затем захватила студенческая жизнь, как и успешное начало его карьеры. А родители, скорее всего, просто устали.

В третий раз попытка почти удалась, так как Аня напилась всех имевшихся таблеток, выкинула упаковки, отключилась и все подумали, что девочка просто спит. Аня загремела в больницу надолго. И вышла совсем недавно и ненадолго.

Скорее всего, Аня сама не понимала, почему все это делала, что в ней сломалось, если толкало на такие поступки, и вряд ли она осознавала, что именно она делала. Я тогда не спрашивала, понимая, что она нуждается как в серьезном лечении, так и простом, человеческом принятии и понимании. Первое – не ко мне, а второе – я могла дать, пусть не в полной мере, но я хотя бы пыталась понять, что происходит у нее внутри – просто так делать такое никто не станет. И была благодарным слушателем, хранящим чужой секрет.

Через какое-то время мы начали разговаривать о чем-то другом. Я уже могла что-то спрашивать — какие книги она любит? Сама рассказывала о том, как читала Дж.Даррела, как он бесконечно спасал животных в Африке и вообще книжки умилительные и теплые. Пусть их считают детскими. Рассказывала о своей новой дурацкой подработке – что я целый день встречаю толпу мужиков, желающих отправиться на заработки на Север. Кажется, эта работа еще ужаснее, чем предыдущая, но я справлялась, пытаясь найти положительные стороны в виде заработка, троекратно превышающего зарплату на госслужбе.

Аня порой срывалась, кричала, что я ее не понимаю, что она не о том, а я о каких-то книжках, о каких-то положительных сторонах, коих нет и быть не может. Иногда я спорила, иногда соглашалась, иногда тоже кричала. Один раз мы кричали друг другу в трубку минут пятнадцать.

Не выдержала я – она завела очередную пластинку о том, что ее никто не понимает, я довольно грубо ответила, что она не хочет и не видит попыток других понять ее. Что я пытаюсь, остальные пытались, но трудно очень долго биться о стену, и больно. Что больно не только ей, и ее действия и угрозы причиняют сильную боль другим, в том числе мне. И что мне так больно слышать такое, что я готова кричать не останавливаясь.

Сейчас, кажется, «нетерапевтично», зато вполне по-человечески. Иногда стоит проораться, чтобы не держать все в себе, заодно услышать другого.

А она, кажется, услышала, потому как в следующий раз спросила: «Тебе больно? Ты тоже устала биться о стену?», — Да, — ответила я. Она долго молчала, переваривая услышанное, а потом и вовсе положила трубку.

И через какое-то время Аня согласилась лечиться – ей нашли хорошего психотерапевта, на которого не смогли влиять родители, психиатра, который больше походил на дедушку и который все же нашел к ней подход, и она начала потихоньку оживать, а наше общение потихоньку сошло на нет. В конце концов с трудом, но закончила экстерном школу, затем смогла выучиться в кулинарном колледже, уехала к бабушке на юг. А недавно Аня начала писать стихи и рассказы (на мой взгляд, пронзительные, но очень живые).

Сейчас Аня пишет мне раз в год на новогодние праздники сообщением в соцсети — короткое поздравление, одно фото и несколько строчек под ним (иногда чуть больше). И не ждет ответа кроме короткого «спасибо». Я знаю, что у нее все хорошо и мне этого тоже достаточно.

А я в тот момент начала посматривать в сторону психологии.

Похожих историй я знаю не одну, только теперь уже от взрослых и состоявшихся людей, которые когда-то были подростками, но как правило все начиналось с одного – кто-то не увидел, что происходит на самом деле, считая, что все хорошо.

Медведева Евгения

P.S. Все имена, места событий изменены. Это просто история (не терапевтическая, а из жизни). А я не профессиональный специалист по этой теме, с ними нет квалификации работать.

И да, сама героиня читала её, в курсе, где она размещена и считает, что о ней можно говорить, чтобы другие знали — «какие бы ошибки мы не делали, как бы плохо не было, всегда можно найти силы сделать следующий шаг и жить дальше» — пусть все помнят об этом.