Сколько я себя помню, мне всегда приходилось прятаться, — рассказывает очень красивая девушка по имени Есения, — скрывать, какая я, не показывать всех своих талантов, как и внешности, будто этого делать категорически нельзя, а еще часто я испытываю странные чувства, будто я откуда-то знаю этот город и соседний дом, хожу по улицам и вздрагиваю непонятно от чего, будто все это уже со мной было, но отчего-то я забыла, а сейчас пытаюсь отчаянно вспомнить.
Кажется, все это как-то связано с темой прошлых жизней, хотелось бы или подтвердить или опровергнуть свои догадки, поэтому я здесь.
Ей бы быть кинозвездой, — подумала я, — а она будто по ошибке родилась в каком-то маленьком провинциальном сибирском городке.
Ниже история ее погружения в прошлую жизнь, записанная самыми важными вешками-состояниями, иначе это будет долгая, болезненная история, из которой вынесено много уроков.
Ее особенность в том, что душа перенесла в эту жизнь много чувств из прошлого (а также связанных с ними ограничений), приходилось разделять «здесь и сейчас» и «тогда, в прошлом» — его уже можно отпустить и позволить себе жить эту жизнь, только эту жизнь.
Итак.
…Недавно было одно свидание, — продолжает она, — я замерзла и попросила купить мне кофе, на что мой спутник ответил, что не взял с собой бумажник. Тогда я предложила купить кофе самой. Так он начал возмущаться, чуть ли не запретил мне это делать, попенял, что все девушки сейчас такие самостоятельные, а затем рассмеялся и сказал, что в следующий раз обязательно угостит меня кофе. И был чрезвычайно доволен собой.
Ему было все равно, что я устала, замерзла. Что здесь дело не в самостоятельности, а в том, что очень хотелось чего-то горячего, обжигающего, что помогло бы согреться изнутри и снять усталость. Кажется, он вовсе не обращал на это внимание, будучи поглощенным собой.
И в тот момент я устала, устала молчать и притворяться, будто бы все хорошо. Обычно в такой ситуации я ухожу тихо, а тут я громко сказала, что мне не нравится и ушла. А в ответ еще долго звучало в ушах – «ишь ты, какая цаца…» – Кажется, я где-то это уже слышала и так часто слышала, что звучит привычно.
Эта фраза приводит меня в ужас – хочется бежать и бежать без оглядки. А бежать некуда – меня держат и очень крепко держат мужские руки.
И в следующий момент она «проваливается» в воспоминания.
Это какая-то заводская столовая. На заводе работают и мужчины, и женщины, но в столовой есть негласное разделение на мужскую и женскую половины. Женщины едят вместе, я тоже, но как бы не с ними, я сижу у самого края.
Да, кажется, это я – одетая в блеклую заводскую форму. У меня точеные руки, тонкие пальцы, которые когда-то любили перебирать клавиши пианино, но сейчас они огрубели.
Я смотрю на свои руки и чувствую напряжение – я здесь слишком чужая, слишком отличаюсь и в чем-то слабая – про себя я все время молюсь. Я не знаю, что еще сделать, поэтому молюсь.
Поначалу я выполняла какую-то грубую работу, но так как я грамотная – знаю несколько иностранных языков, а уж читать, писать, считать – это естественно, как дышать, то меня переводят в административный корпус, где, кажется, я работаю за пятерых. Но в столовую хожу вместе со всеми и форма у меня тоже как у рабочей.
Из столовой я выхожу раньше, толком не успев поесть, чтобы успеть пройти раньше всех, но тут же слышу – «эй, цаца». Не откликаюсь, пытаюсь прошмыгнуть, но тут меня хватают крепкие мужские руки и куда-то тащат, приговаривая – «ишь, какая цаца, еще и не отвечает, будто лучше нас».
В этот раз все обошлось. Я пытаюсь пожаловаться на подобное поведение, но это выносят на совет, меня обвиняют в том, что это я сама спровоцировала и оклеветала честного рабочего и не одного и увольняют за проф. непригодность, а через неделю и вовсе арестовывают по доносу.
Допрос – это отдельная история. Бесконечные вопросы о том, как я приношу вред своей стране — разве лишь своим существованием — устало думаю я. Я пыталась и говорить, и писать, что я всего лишь жена своего мужа, что я ничего не знаю, и не являюсь политическим лицом, ни с кем не связана, но в конце все равно была готова признаться в чем угодно.
Мой муж был военным. Но я этого уже не помню, точнее уже не хочу помнить. Есть несколько важных моему сердцу воспоминаний, но если я в них уйду, то кажется в них же и останусь, не справившись с болью и не вынеся окружающую действительность. Они – на крайний случай.
Кажется, сейчас такой. На допросе так прямо и сказали, что это моя последняя ночь. У меня больше ничего не осталось, кроме этих воспоминаний – мужа давно убили, отца расстреляли, где-то могут быть мои братья и сестры, но я не знаю, живы ли они, а если и живы, то где. Но эта ночь принадлежит мне и только мне, я хочу вспомнить еще раз то самое ценное, что было в моей жизни, прежде чем уйти.
…[Из воспоминаний] Я – на берегу моря, нашего, Черного, смотрю как волны ласкают берег, а теплый, ясный, летний вечер мягко опускается, обволакивая своей бархатистостью. Я оборачиваюсь и вижу мужа — ему невероятно идет его белоснежная форма. Он с кем-то разговаривает, но замечает мой взгляд и улыбается в ответ. Кажется, он – морской офицер.
Я – миниатюрная, похожая на хрупкую фарфоровую статуэтку. Чувствую на своих руках тонкий шелк белых кружевных перчаток, а на голове – широкую шляпу с полями. Чувствую себя невероятно обворожительной. И мне еще можно – можно быть красивой и хрупкой, можно улыбаться, можно любоваться мужем, можно быть счастливой и видеть впереди долгую счастливую жизнь. Я – еще молодая – всего 20 лет.
У мужа есть привычка целовать мне руки. Он подходит ко мне, берет за руку и целует. Тебя, наверняка, приворожили, — говорит кто-то из его спутников с улыбкой. А я просто была счастлива.
Прямо сейчас чувствую, как мое сердце разрывается от боли. Хочется закричать, но вместо этого еле выдавливаю — мне так жаль. Прости, что не сберегла тебя. В моем сердце всегда было много места для тебя, порой для тебя оно и билось. Прости, прости (так и тянет медленно опустить на пол и поклониться).
А еще мы танцуем… Как это восхитительно танцевать вальс, кружиться в надежных, любящих мужских руках. Я играю на фортепьяно. Из всей своей семьи я одна могу делать это очень легко – я люблю музыку, слышу как она слушается моих рук и инструмента. Она льется и льется, а руки словно порхают по клавишам. Это незабываемое ощущение – мгновение соприкосновения, от которого рождается звук и складывается мелодия.
Это у меня не могут отобрать, это из меня не могут вытравить. Это хранится в глубоко потаенных уголках моей души…
Под утро я задремала. Воспоминания помогли мне уйти в сладкую страну грез, и в ужасе очнулась, ведь это моя последняя ночь и последнее утро. Но в то утро за мной никто не пришел — день продолжился как и жизнь. Можно выдохнуть, отпустить напряжение, хотя непонятно, жизнь ли это или просто существование, состоящее из бесконечных попыток выжить, доказать своё право на жизнь.
Так продолжалось не раз. Не знаю, по какой причине я выжила и дожила до старости — где-то до 80ти лет. Много времени я провела в лагерях, периодически выпускали, и где-то уже под старость реабилитировали.
Еще вспоминается работа – хорошо, что она была. Я страшно боялась показывать свои справки об освобождении о временном месте жительства и пр. Ведь когда ее не было – был голод. Но как бы хорошо я не работала, оплачивали минимум, даже если получалось выполнять ее лучше всех в коллективе. Что бы я не делала, денег все равно не хватало.
Только заводы я больше не выбирала, какими-то путями удавалось устраиваться в архивы, библиотеки, школы, музеи, театры, — где была возможность работать и жить. Там я все равно была чужой, нельзя было упоминать, кто я, откуда я, но это почему-то все равно было видно, хоть я и молчала.
Странно, но я всегда старалась держать спину прямо, даже если дико уставала. Это было с детства и привычка сохранилась. Помню, как однажды преподавательница музыки однажды сказала, что исполнитель всегда должен выглядеть безупречно, не важно, насколько ты устала, насколько ты отдалась музыке, твоя спина должна быть всегда прямой, улыбка на губах, и не только когда ты играешь – вообще всегда.
А еще я была женой врага народа, да и сама тоже враг. Печально быть чужой в собственной стране, не имея возможности куда-то выехать. Да даже просто перемещаться по стране было нельзя.
Порой я обнаруживала себя на мысли, что не понимаю, что я здесь делаю, что стоит закрыть глаза и я унесусь туда – где все еще хорошо, где был совсем другой мир. Что это не обшарпанная, крохотная комната в общежитии или спальное место за занавеской или без нее, не деревянный ящик, покрытый газетой, а столик со свежей накрахмаленной скатертью, что на нем есть все столовые приборы и еда — вкусная, свежая еда. Еда, у которой есть вкус. Это не кусок безвкусного хлеба, каши и спасибо за то, что он вообще есть, а полноценная пища. Кажется, я уже не помню ее на вкус.
Однажды я пришла к кому-то в гости, а там на столе лежали апельсины. Не знаю, кто их привез, но я расплакалась. Мне дали один апельсин, а я не смогла его съесть – все нюхала, сжимала в руке и думала о чем-то своем.
Иногда я так и делала – представляла, что я совсем в другом месте. Только вот возвращаться было слишком больно, поэтому к такому средству анестезии приходилось обращаться редко. Но это давало минутки передышки, иногда, совсем редко. Чтобы не забыть, что жизнь – она на самом деле другая.
Но порой я отчаянно пыталась быть как все, быть такой же из народа, вписаться в общество, которое ни я не принимала, ни которое не принимало меня.
Периодически меня приглашали мужчины — то на лавочку, то прогуляться, но с ними нельзя было быть собой. Нельзя было быть красивой, хотеть танцевать, улыбаться и любоваться.
Кто-то из них был неплохим. Иногда я снова слышала «ишь, какая цаца» и начинала дрожать всем телом, ненавижу это слово. Много раз слышала «дура — сама виновата», что виновата я во всем – в том, что я как-то не так привлекла мужское внимание, в том, что я вообще привлекла внимание, в том что я привлекательная или вообще женского пола.
Но все они были из другого мира, да и я не могла быть ни с кем из них — никто не мог сравниться с моим мужем. Так, редкие встречи, которые ни к чему не привели. Кто-то потом говорил, что кочевряжусь, что не понятно, что мне нужно. А они не видели меня, но не потому что не хотели, а потому что я была для них из другого мира.
Однажды нашелся интеллигентный инженер, которому очень хотелось защитить меня. Это были четыре года относительного спокойствия и отсутствия голода. Он дал свою фамилию, свое место, а я не могла ему дать себя, я все еще принадлежала своему мужу. В моем сердце он всегда был жив. Но он принял и это.
А потом его арестовали, вначале его, затем меня. Я опять выжила, а он – нет. Его уход лег еще одним грузом вины на мои плечи. Скольким людям, связанным со мной, пришлось уйти слишком рано.
Мне часто приходилось подавать прошения (о работе, о выделении жилья, об освобождении, о премии) — иду в очередной раз просить и мне в очередной раз отвечают – вам не положено. Я была той, которой не положено. Это странное ощущение — когда ты живешь на родине, но у тебя нет никаких прав, тебе ничего не положено.
Но самое удивительное, что я не боялась. Нет, конечно, боялась, но страх не был удушающим, не был парализовывающим. Я все равно ходила, просила, все равно ходила отчитываться, все равно старалась говорить с людьми, не замыкаться и жить, жить дальше.
Единственное, я была жутко одинокой, так как почти никому не могла рассказать о себе, только таким же как я. А еще было больно, сердцу всегда было больно. В нем было столько горя, вины, что трудно было вынести.
Я старалась жить, хранить память и свою любовь, оставаться человеком. Не осуждать, для меня было важным не скатиться в осуждение, ненависть, а сохранить человеческое отношение к себе, к людям и жизни, какой бы стороной ко мне она не поворачивалась.
Я не помню, как выживала – мне важно было сохранить какой-то кусочек себя, не потерять и остаться человеком…
***
Мне почему-то важно рассказать эту историю, дать ей место место, уважение, чтобы не держать, отпустить и жить дальше. Это до сих пор кажется мне фантастическим бредом, если бы не запись, на которой я так подробно обо всем рассказывала.
И если бы не все похожие чувства, которые периодически всплывали в моей жизни – по отношению к мужчинам, к работе, к месту жительства и если бы я не старалась себя вести в чем-то похоже.
Это острое пронзительное чувство вины, будто я виновата, виновата априори, непонятно в чем. А еще что я ничего не могу, будто я связана запретами со всех сторон. Это не правда, уже не правда.
Мне трудно принять все и поверить, но рассказываю об этом тоже я.
Мне стало понятно, почему я все никак не могу уехать из моего городка, почему все так складывается, вернее не складывается в отношениях, почему мне никогда не достается премии, почему я всегда чувствовала себя чужой – лебедем, по какой-то причине попавшем в курятник.
Еще важно перестать себя сравнивать, перестать сравнивать мужчин с тем мужем и отношения с теми, что были, и что мое сердце со мной. Наверное, подсознательно я ищу в мужчинах благородство, честь, уважение и бесконечную любовь, иначе это не отношения вообще. А отношения уже другие, в современном мире все другое.
И то решение, которое я сейчас чувствую верным, — это переехать. Я имею право жить там, где хочу. На самом деле можно, я – не в тюрьме, можно все – и деньги брать, и с мужчинами общаться. И жить мне никто не запрещает.
Меня уже никто не держит – я сама себя держу в этой клетке воспоминаний и боли, страха и вины, сама себя держу – дверь давно открыта.
Пора выйти. И пока я строю хитроумные планы побега из своей внутренней тюрьмы, я не замечаю, что двери всегда открыты, что сейчас уже давно другое время, что уже все можно. Можно быть женщиной, можно вновь быть хрупкой, иметь деньги, можно вновь любить и быть любимой, можно быть счастливой и не бояться повторения прошлой истории.
И я открываю двери и спокойно выхожу в свою новую жизнь. Я имею на это право.
Еще для меня важно простить. И сказать — Я прощаю тебя, дорогой город, из которого хочу уехать, город-то сам ни в чем не виноват, сколько бы я его не винила.
Сказать — Анна, я прощаю тебя. Я имею на это право. Я имею право простить тебя. Ты – прощена, а я не обязана жить в нищете и бесконечно наказывать себя за все то, что когда-то произошло.
Моя новая история или даже так – история моей новой жизни – это не замена прошлой, не повторение ее. Это просто новая история (в которой переезд и поступление в театральный смогли осуществиться).
С радостью, Евгения Медведева