Нарциссизм — это не только о самолюбовании, но и собственной ничтожности, сопровождающейся глубоким отвержением себя.

Когда подлинное я в попытке защититься накрывается жёстким панцирем защит ложного я.

Такое может возникнуть вследствие глубокой ранней травмы (разрыва контакта, отвержения, непереносимых условий и пр.) или же когда самого ребенка не видят. Не видят долго и в жёсткой форме.

Последнее ещё можно описать двумя анекдотами: «Мама, тётя думает, что я настоящий» и «Вот родился будущий юрист и экономист».

Когда видят не самого ребёнка, а кого-то другого или просто не пытаются увидеть.

Одна клиентка рассказывала, что мама делала вид, что все ок и ничего не происходит, и ей в какой-то момент хотелось бешено орать, чтобы обратить на себя внимание. Будто бы какой-то части тебя нет. Или тебя нет. Так можно сломать человека и сильно привязать к себе.

Формируется глубокое расщепление на я и не я, ощущение что нельзя быть собой, зато нужно быть кем-то другим — «не я» имеет право на существование. А раз нельзя возникает самоотвержение. Себя прячу от других и от себя так долго, что не помню и не знаю, кто же я.

Это я бы тоже отнесла к нарциссической травме (так как она глубоко затрагивает ядро личности человека).

Ниже кусочек истории клиентки (записано на одной из сессий с ее слов и публикуется с ее желания). Глубокая и достаточно тяжёлая, более чем трехлетняя работа, но когда появляются победы и результаты, видно что путь исцеления того стоит.

…

Нарциссизм – это когда не видят. Когда ты есть, но тебя не видят, не видят того настоящего, что прячется и отвергается глубоко внутри, и ты сама себя в какой-то момент перестаешь видеть – смотришь, но не видишь.

Когда потом смотришь на себя в зеркало и не видишь, видишь лишь оболочку и от этого ощущения, что тебя словно нет, всё леденеет внутри еще больше и покрывается коркой ужаса.

Как так может быть? – ты живешь, дышишь, но ощущение будто существуешь, функционируешь, будто ходит лишь оболочка – ходит, ест, выполняет все свои функции, а тебя самой словно нет. Если заглянуть внутрь – на том месте, где должна быть я, — дыра, засасывающая черная дыра. Туда все заходит, но непонятно, что там. Она вызывает леденящий ужас – хочется заморозиться, покрыться льдами, чтобы не испытывать его.

И из этой дыры ничего не выходит обратно, она засасывает и не отдает словно безразмерный пылесос, словно топка, пожирающая уголь, она засасывает туда внимание, любые признаки и проявления его от других – все попадает в нее, но топку можно открыть, в ней хотя бы остается пепел, а дыра не оставляет ничего. Безжалостно забирая все себе, оставляя лишь пустоту — «ничего», будто тебе ничего и не давали. Хотя по факту могли дать более чем изрядно.

И она же изолирует тебя все больше и больше от других, от мира (если ты вообще его видишь, а не только бесконечно пытаешься поймать любые осколки – отражения себя). В конце концов ты обнаруживаешь себя в ледяной пустыне эмоционального холода. И вроде бы хочется выбраться и это возможно выбраться из холода [кажущегося] непонимания, непринятия и отвержения.

Вроде бы и другие помогают, но нет сил и непонятно как. Хочется лечь в нем и заснуть. Может, ты знаешь, что нельзя, что нужно всеми силами согреваться, но глаза закрываются и уйти в небытие так желанно. Благо способов в современном мире развелось множество.

Вот так бы я описала нарциссизм или свою травму — то, как она переживается. Говорят, это не лечится. От этого еще страшнее. А все остальное – лишь следствие:

выворачивание слов наизнанку — принятие белого за черное и черного за белое (когда тебе говорят «люблю тебя», а ты слышишь «ты мне не нужна/ненавижу тебя»);

заставь другого доказывать, что он любит тебя… пока сможет, пока не сломается или вовсе не уйдет;

невозможность пойти и хоть как-то поддержать контакт;

непереносимые чувства (стыда, но самое главное страха — такое ощущение, будто все держится на страхе);

и главное, страх, пронизывающий насквозь страх и маскирующая его тревога – а вдруг? а что? а разоблачат?

отсутствие ощущения своего я, ощущение будто ты смотришь в бездну, а тебя там нет;

желание бесконечно отражаться в глазах других…

А еще — внутренние ледяные пустыни. На самом деле они состоят из боли. В них много боли, как чистой, так много боли с примесью – боль, рождающая ярость, холодную ярость. Боль, рождающая желание отомстить, сделать другому живому существу больно.

В таком состоянии можно замучить котенка до смерти с наслаждением впитывая его страх, его боль. И кажется, что от этого твоя боль уменьшится, но на самом деле этого не происходит.

В таком состоянии можно легко нажать на ядерную кнопку и стереть полмира с лица земли.

В таком состоянии легко отвергнуть, обесценить, растоптать. В таком состоянии можно разрушить до основания все то, что тебе дорого, включая себя, все живое в себе, лишь бы оно не болело, не болело ТАК.

В чем-то заморозиться, покрыть еще больше все внутренними ледяными пустынями кажущегося бесчувствия. В таком состоянии не чувствовать – это благо. Это позволяет не сходить с ума.

И я боюсь, что узнают об этой части меня и отвернутся, отвернутся навсегда. Она кажется мне чудовищем — гигантским чудовищем, захватившим и уже пронизывающим части моего существа, и я её боюсь.

И еще боюсь выпустить её из-под контроля. Иногда она вырывается, тогда караул – она проносится разрушительным ураганом, после которого приходится все восстанавливать и хорошо, если другие люди понимают и умеют прощать. И главное, что у них остаются силы на это.

И есть в этих ледяных пустынях другая часть, которая чувствительна к малейшему прикосновению и к малейшему изменению (в воздухе, в настроении).

Она способна отличить даже не 50 оттенков нюансов, деталей, а тысячу, если не миллион настроения другого.

Она глубоко эмпатична, способна испытывать сострадание вплоть до жертвенности – ей трудно вынести, когда другому человеку больно, очень трудно вынести, потому что это напоминает о собственной боли, похороненной под ледяными пустынями, поэтому идет помогать другим. Не говорю спасать, хотя это и очевидно, спасать себя, но воспринимается это как острое желание помочь себе.

В таком состоянии невозможно пройти мимо оставленного котенка или щенка и даже голубя. Потому что испытываешь его боль и брошенность как свою. А может через них — разрешение и возможность подобраться к своей боли.

В таком состоянии невозможно не помочь другому, потому как кажется, что все твое существо создано для этого – оно понимает, когда другому больно. Иногда это получается.

В таком состоянии трудно причинить кому-то боль, ходишь на цыпочках, если не стараешься затаить дыхание или дышишь еле слышно. А готов прикасаться настолько бережно, настолько деликатно, дабы не нарушить хрупкость человеческого существа. И не дай Бог не стать причиной его боли.

И эти обе части – мои. Они – полярны, они в большинстве своем не видят и не осознают друг друга, считая себя уникальными, самостоятельными существами. И моя задача – постепенно прокладывать между ними мостик, видеть их обеих, а еще любить – настолько, насколько это возможно. Мост из других граней личности, которые умеют проявляться не только в полярностях.

Каждая из них слепа в своих ограничениях и сильна в своих способностях – разрушать или созидать через глубокую чувствительность.

А еще моя задача – помочь им видеть – видеть для начала себя, потом друг друга, потом и одновременно других людей. Не проецировать бесконечно свою потребность в исцелении своей боли на других, а учась видеть и идти в свою боль напрямую.

А еще моя задача – исцелять их любовью – они не лечатся битвами (с драконом, пауками, кощеями), точнее лечатся лишь частично. Мертвая земля (образ, который всплывал раз за разом при исцелении контакта с матерью, — прим. специалиста), сколько там битв не проведи, не оживет. Не лечится и дождем – его там не бывает, вместо дождя там бесконечная ледяная пустыня.

Зато они лечатся неплохо «аленькими цветочками» – семенами чистой божественной любви и обычного человеческого тепла и принятия. Эти божественные семена любви – способны жить там, где ничего не растет, способны своими лучиками света отогревать крохотные кусочки пустыни, помогая им оживать.

Это небыстрый процесс – трудно впускать свет туда, где боль покрыта льдами, трудно светить лучиками согревающего тепла. Но возможно. Так исцеление и происходит – только не битвой, а любовью.

Спасибо, мне удалось увидеть глубину моего расщепления, но хочу сказать, что боль уже не кажется бесконечной, что мостик над пропастью строится да и сама пропасть затягивается новыми кирпичами – сейчас ощущаю обширную внутреннюю стройку… Спасибо, спасибо, спасибо.

***

Спустя какое-то время я начала замечать за собой, что больше не привязываюсь к людям, которые мне ничего не могут дать, начинаю чувствовать, что такое взаимность, берегу себя, перестаю привязываться к драме, боли, страданию, жертве (попадаю, конечно, в это, но выбираюсь), потихоньку старые модели поведения отпадают, только здесь тоже возникает ступор — а как это по-новому? — я к этому совсем не привыкла, особенно не привыкла к тому, что может быть взаимно — что мне могут отвечать взаимностью и я могу и это нормально (как в рабочих, так и в близких отношениях), вот такие отношения и нормальны.

Еще мне особенно нравится ощущение ответственности за себя, за свои потребности, за свои эмоции, не перекладывая ее на других, ощущение спокойствия, когда ты уже не качаешься бесконечно на качелях то принятия, то отвержения, то бесконечной радости и бесконечной же печали, а учишься пребывать где-то посрединке, и очень нравится то, чем я занимаюсь прямо сейчас.

Не скажу, что я абсолютно счастлива — много усилий уходит на то, чтобы не скатиться в старое, но я все чаще и чаще позволяю себе чувствовать радость обыкновенного дня, тепла тех, кто рядом и того, что я делаю. И это здорово!

Вот такой трудный, но стоящий путь исцеления.

С радостью, Евгения Медведева